К знаменитой певице с ростовскими корнями давно и прочно прилипли клише: «королева патефона», «мадам Вечный Аншлаг», «белая цыганка».
Сильное контральто, много чувства, терпкий ретро-аромат и несколько переживших эпоху шлягеров. Достаточно ли этого для бессмертия? А ведь Юрьева была безусловной и абсолютной звездой — на эстраде, в музыке и по судьбе. Как известно, звезды никогда не отклоняются от своего пути. И поэтому вовремя уходят, чтобы навсегда остаться. Королева романса безупречно выдержала звездную траекторию.
Всю жизнь младшая дочь из многодетной еврейской семьи переписывала сказку о Золушке на свой манер. В 18 лет, оставив маленький домик на Никольской улице Ростова, Белла Ливикова начала свое стремительное восхождение к Изабелле Юрьевой. Хрупкая блондинка многим утерла нос в науке побеждать — публику, знаменитых мужчин и даже время.
Обожаемая жена, сердцеедка и рафинированная красавица, купающаяся в любви как в родной стихии, она умела быть бесстрашной. В 20-е–30-е, в разгар борьбы с «цыганщиной», продолжала как ни в чем не бывало распевать романсы. В «сороковые-роковые», как на эстраду, ездила на фронт и давала концерты в самом пекле военного ада. И даже легкомыслие ее граничило с героизмом: эта, по словам товарища Сталина, «харошая пэвица» дерзнула отказаться от идеологически правильной песни, в которой упоминался Он.
Было время — народную любимицу Юрьеву отлучали от сцены. Но финальную точку она оставила за собой, желая запомниться людям молодой, красивой и желанной. В зените таланта и славы. Ведь чтобы прослыть легендой, надо быть ей.
Откуда что берется
Миф об Изабелле Юрьевой начинается с самого рождения Беллочки Ливиковой. По семейному преданию, в этот день в ростовской музыкальной мастерской лопнула струна внутри фортепианного корпуса. Тревожный дрожащий звук долго держался в воздухе.
Как у всех российских граждан, появившихся на свет до революции, у Юрьевой двойная дата рождения — по старому и новому стилям, 25 августа и 7 сентября. Но у Изабеллы Даниловны путаница вышла и с годами. Большую часть жизни она уверяла, что родилась в 1902-м. И только ближе к своему столетию призналась, что давным-давно убавила себе три годочка и на самом деле отсчет земного времени ей надо вести с 1899-го.
Секрет оказался на удивление прост: в 1932 году в СССР была введена паспортная система. Многие женщины немедленно воспользовались случаем, чтобы резко омолодиться, хотя бы по документам. Среди последних была, например, записная звезда советского кинематографа Любовь Орлова, известная своим почти мистическим страхом перед старостью. В отличие от нее, Изабелла Юрьева, в то время уже фантастически популярная исполнительница классического, городского и цыганского романса, проявила предельную скромность. Стать всего на три года моложе — не такое уж преступление перед вечностью.
Итак, струна лопнула, предвещая необыкновенную музыкальную судьбу последнему ребенку Даниила Григорьевича и Софьи Исааковны Ливиковых. Отец был мастером по театральным шляпам, а мать — постижером того же ростовского театра. Проще говоря, специалистом по изготовлению накладных бород, усов и париков. Несмотря на причастность к миру лицедейства, родители мечтали о карьере врача для своей младшенькой, в глубине души презирая всякое актерство и фиглярничание.
При этом в доме все пели — и четыре девочки, и отец. Потом биографы Юрьевой скажут, что особенный низкий тембр ее голоса с неподражаемыми гортанными интонациями чуть ли не перешел ей по наследству от строгого родителя. А красоту и мягкость линий она взяла от матери. Однако проверить, что откуда берется, вряд ли под силу даже самым дотошным исследователям.
12-летняя Беллочка днем заливалась, как соловей, в своем дворике на Никольской, оглашая ангельскими трелями участок улицы между Крепостным и Нахичеванским. А по вечерам тайком бегала со своей подружкой — сестрой соседа-скрипача Цимбалиста — к кафешантану «Палермо». Благо это злачное место располагалось на той же улице, в двух шагах от дома.
— Задняя сторона кабаре выходила на нашу улицу, — вспоминала много лет спустя Изабелла Юрьева. — Мы просверлили дырочку в заборе и слушали Екатерину Юровскую (прославленную исполнительницу старинных романсов. — И. Р.). Ее пение очень меня захватило.
Тогда девочка еще не знала, что спустя несколько лет будет выступать в одних концертах с Юровской. Но матери с отцом категорически заявила, что непременно станет певицей, другой дороги у нее нет.
Между тем жизнь продолжала подбрасывать знаки и предсказания. Однажды Изабеллу остановила на улице цыганка и напророчила:
— Сама цыганкой станешь. Монисто золотое, бриллиантовые кольца наденешь, королевой назовут, на трон посадят. Жених по жизни на руках понесет.
Белле исполнилось шестнадцать, и родители совершенно потеряли надежду устроить союз упрямой дочери с Эскулапом. Поэтому даже особенно не сопротивлялись, когда скрипач симфонического оркестра Цимбалист организовал ее первое публичное выступление в ростовском городском саду. Изабелла спела три народных песни — «По старой Калужской дороге», «Помню, я молодушкой была», «Над полями, да над чистыми». Собственный успех ошеломил ее.
Позже, сто раз пересказывая разным журналистам и музыковедам историю своего дебюта, Изабелла Даниловна неизменно упоминала злодея-комара, предательски залетевшего ей в открытый рот, в то время как она «брала дыхание». Едва не задохнувшись, Белла героически продолжила выступление. Публика великодушно простила даровитой дебютантке маленькую заминку, зато все грядущие интервью Юрьевой «о времени и о себе» обогатились интересной и запоминающейся деталью. Свою легенду она бережно хранила, а к концу ХХ века подновляла и протирала пыль тряпочкой.
Непохожая на других
Воодушевленная первыми аплодисментами, 17-летняя Изабелла в сопровождении матери поехала в Петербург, на прослушивание к профессору консерватории. Старшая сестра Анна к тому времени уже училась там по классу фортепиано. Профессор голос одобрил, сказав, что он поставлен от природы. Следующим «оценщиком» стал Алексей Таскин — концертмейстер «чайки русского романса» Анастасии Вяльцевой и великого русского баса Федора Шаляпина. Федор Иванович называл своего аккомпаниатора с ласковой фамильярностью — «Алексис».
Послушав юную провинциалку, Алексис пришел в совершеннейший восторг. Он заявил, что она создана для эстрады и ей ни в коем случае не надо ничему учиться: это убьет ее индивидуальность. Требуется только отрепетировать несколько песен и без промедления начать концертную деятельность. При этом на недоуменный вопрос старшей сестры, сможет ли младшая зарабатывать этим на хлеб, Таскин чуть ли не закричал: «С маслом!» И оказался прав.
Изабелла, надо сказать, совету мэтра последовала со всей буквальностью. До конца жизни она так и не выучила нотной грамоты. Ее выручали абсолютный слух и совершенная музыкальная память. Талант такого рода не нуждался в бремени академических познаний.
В 18 лет она вышла на свою первую профессиональную сцену. Это было в московском кинотеатре «Колизей», и аккомпанировал начинающей певице известный пианист Артур Полонский, автор ее будущего шлягера «Цветущий май». Именно тогда Белла Ливикова навсегда превратилась в Изабеллу Юрьеву.
Cлавянский сценический псевдоним оказался не только эффектнее родовой фамилии. Прощание творческой интеллигенции с иудейскими корнями было одним из ведущих «трендов» молодой советской республики. Тут Юрьева была не одинока — тем же самым образом подчеркнули свою приверженность «русскости» певец Леонид Утесов (Лазарь Вайсбейн), поэты Эдуард Багрицкий (Дзюбин) и Михаил Светлов (Шейнкман), писатели Вениамин Каверин (Зильбер) и Илья Ильф (Файнзильберг), актриса Фаина Раневская (Фельдман) и журналист Михаил Кольцов (Фрилянд).
Столичная публика Юрьеву приняла сразу. Сочетание необычного сильного голоса, трогательной искренности и отличного природного вкуса поражало слушателя мгновенно и наповал.
Следующей взятой высотой был концерт в саду «Эрмитаж» — на одной из самых престижных сценических площадок Москвы. Пластичная хрупкая девушка с золотой копной волос выдала такой накал страстей, без всякого нажима и аффектации вдохнув в затертые и запетые романсы их первозданную свежесть и силу, что тут же получила свое пожизненное прозвище — «белая цыганка».
Афиши начала 20-х годов Юрьеву пока еще только презентовали:
«Сверх программы! Монопольно! Многообещающая исполнительница цыганских романсов Изабелла Юрьева. У рояля — Алексей Таскин».
Да, это свершилось. Тот, кто в свое время «сделал» Вяльцеву («несравненную», как называли ее поклонники), теперь всерьез взялся за новую восходящую звезду. Тандем «Юрьева — Таскин» оказался долгим и плодотворным.
Картина кисти Рафаэля
В 1924 году в «Эрмитаж» приехал посланец из Ленинграда — известный питерский импресарио с многозначительной фамилией Рафаэль. Он отобрал нескольких подающих надежды молодых артистов и заключил с ними серьезные по тем временам контракты — по 15 рублей за выступление. Кроме Изабеллы Юрьевой, в группу счастливцев вошли Алексеев, Хенкин, Смирнов-Сокольский, Редель и Хрусталев.
Приехавший в северную столицу молодняк был принят в штыки занявшими глухую оборону «зубрами» эстрады. Особенно негодовали ветераны по поводу юной красавицы Юрьевой.
— Кто она такая? — почти по-одесски вопрошали оскорбленные зубры. — У нас и оперные за выход таких гонораров не получают.
— Я увидел ее, услышал — и умер! — парировал Рафаэль. — И вы умрете.
— Вот и поезжайте с ней умирать в Москву, — предлагали доброжелатели.
Рафаэль не сдался и решил устроить Изабелле «смотрины». Местом действия был выбран театр Юдовского на Невском проспекте. Чтобы проверить воздействие потенциальной примы на публику, в зал нагнали случайных «простых людей». Непростых тоже хватало — на лучших местах восседали директора кинотеатров и эстрадные администраторы.
Cпустя полвека Изабелла Юрьева вспоминала: «Я вышла на сцену в черном бархатном платье с длинной ниткой жемчуга. Пела строго, очень деликатно. Одну песню исполнила, вторую, третью… Слышу — захлопали. И давай наперебой приглашать: «Я беру ее», «Нет, я беру ее…» Вдруг поднимается молодой интересный мужчина и, что называется, ставит точку: «Позвольте, я возьму ее к себе». Это был Иосиф Аркадьевич Аркадьев — директор театрального треста, мой будущий муж».
Ради Юрьевой Иосиф Эпштейн (Аркадьевым он стал в новой жизни) отказался от карьеры преуспевающего юриста и стал просто «личным администратором известной певицы». Ездил по гастролям, писал ей песни. Самой популярной стала «Если можешь, прости». Они прожили вместе 46 лет — он принадлежал к тому типу мужчин, которые влюбляются раз и навсегда.
— Я, как Федя Протасов, погиб за цыганский романс! — любил повторять Аркадьев.
Но это была сладкая гибель.
Наедине со всеми
В Петербурге Изабелла Юрьева пела в кинотеатрах перед сеансами. Был в довоенной России такой самостоятельный эстрадный жанр. Артисты выступали не в фойе, а на сцене, в кинозале. В дивертисментах участвовали молодые Утесов, Борисов, Козин, Хенкин, позднее — Шульженко.
Пройдя эту достаточно суровую школу, Юрьева сразу зарекомендовала себя как отличная актриса. Она легко находила общий язык с любой аудиторией. Великолепные вокальные данные счастливо сочетались с недюжинным драматическим дарованием. Полная свобода и раскованность на эстраде были подкреплены тонким артистизмом. Ее особая доверительная интонация действовала на людей неотразимо. «Белая цыганка» добиралась до самой сердцевины романса — говорила не с «массой», а с каждым в отдельности.
Во второй части программы обычно исполнялись цыганские «шлягеры». С особым шармом и темпераментом Изабелла выдавала самые жемчужины фольклора: «Рощу», «Бирюзовые колечки», «Скучно, грустно», «Прощай, мой табор».
На смену сборным концертам пришли сольные. На ее афишах перестали писать: «Известная». Никакой рекламы уже не требовалось. Юрьева делала основные кассовые сборы, администраторы не зря прозвали ее «мадам Вечный Аншлаг».
Теперь афиши выглядели примерно так, как этот раритет 1924 года:
«16 февраля — концерт-кабаре. Вечер исключительных развлечений. При участии Изабеллы Юрьевой — любимицы Москвы и Ростова-на-Дону. Буфет с напитками и закусками. Охраняя здоровье публики, администрацией вполне налажено отопление».
Репертуар Юрьевой знали наизусть стар и млад: «Саша», «На карнавале музыка и краски», «Жалобно стонет ветер осенний», «Я знаю, ты любишь другого», «Твои письма», «Белая ночь», «Он уехал», «Караван», «Очи черные»… В 1925 году о невиданном успехе певицы пишут «Известия». Она становится участницей концертов в Колонном зале Дома Союзов, Большом зале консерватории, мюзик-холлах, гастролирует по стране. Гонорары ее заоблачны.
Кажется, ничто не предвещает беды. Она молода, знаменита, любима. А между тем «Аннушка уже пролила масло», и в советской печати прозвучала зловещая аббревиатура РАПМ — Российская ассоциация пролетарских музыкантов. Не откладывая дела в долгий ящик, эти самые музыканты со свойственным эпохе энтузиазмом принялись решать задачу приближения искусства к советской действительности — это раз. И создания массового революционного репертуара — это два. Ну и, разумеется, одновременно предполагалось выжечь каленым железом все, что в музыкальном плане пролетариату чуждо.
Из Парижа — с любовью
Тучи сгущаются, а представители «легкого жанра» и в ус себе не дуют. В 1925 году Изабелла Юрьева выходит замуж за Иосифа Аркадьева, и он увозит ее в свадебное путешествие — в Париж. Впрочем, этот человек обладал острым чувством опасности. Возможно, путешествие было только предлогом. На самом же деле ему хотелось вырвать ее из богемной круговерти обеих российских столиц, спасти от бесконечных ангажементов и назойливых поклонников.
Незадолго до свадьбы один из них — директор Коммерческого банка — всю зиму присылал Изабелле Даниловне 200-рублевые корзины с белой сиренью. Рассыльные из бюро «Красная шапочка» каждую неделю доставляли новые цветы с приколотой записочкой: «Взамен увядших. Целую ручки». Аркадьев резонно рассудил, что до Парижа корзины не дойдут.
Во французской столице супруги наслаждались жизнью — ровно год. Бродили по городу, захаживали в театры, музеи и синематограф, плавали на пароходике по Сене. Редкая красота Юрьевой притягивала, как магнитом, и европейцев. Однажды в каком-то ресторанчике подошел режиссер из киностудии «Альбатрос» и предложил ей сняться в испанском фильме. Белокурая «масть» туристки из России его не остановила: оказалось, что в какой-то области Испании живут пепельные блондины с голубыми глазами.
Юрьева отказалась, потихоньку прикрывая живот ресторанной скатертью: к этому времени она была уже беременна. Сын Володя родился в такси марки «Ситроен» по дороге в русскую клинику Нейн. На дороге были дикие пробки, и Аркадьев, наполовину высунувшись из открытого окна, кричал по-французски, чтобы их пропустили. Но они не успели, и младенец появился на свет прямо в машине. После того как перерезали пуповину, Изабелла увидела голую попку своего малыша и только и смогла произнести:
— Укройте его, он же простудится.
Вместо пеленок новорожденного завернули в ее котиковую шубу. Она еще не знала, что у ребенка врожденный порок сердца.
В 1926-м они вернулись в Россию: Юрьеву безбожно мучила ностальгия. Отвергнув приглашение в знаменитую «Олимпию» и отказавшись от щедрот обеспеченных французских родственников мужа, певица ринулась в суровые объятия отечества. Она продолжала помнить о народной любви и овациях восторженной публики. Но совсем скоро ей предстояло познакомиться с куда менее приятными вещами: коммунальным бытом и стальной волей первого в мире государства рабочих и крестьян.
Обет молчания
В Москве пришлось ютиться впятером в 16-метровой комнате: сестра с мужем, Юрьева с Аркадьевым и маленький Вовочка. Правда, скоро «квартирный вопрос» нашел неожиданное решение: Иосиф Аркадьевич возглавил парфюмерный трест «ТЭЖЭ».
— Мыло — это политика! — не уставал повторять практичный Аркадьев. И действительно: с мылом в Москве было очень плохо. Владеющий мылом практически владел миром.
Семье главы треста сразу «жить стало легче, жить стало веселее», по меткому выражению вождя народов. Изабелла снова стала готовиться к концертам. Чтобы создать ей максимальный комфорт, чуть подросшего сына отправили в Ленинград. Скоро оттуда пришло трагическое известие: мальчик умер, прожив год и два месяца.
Аркадьев поехал на похороны, а жене запретил. Но в этот черный день Юрьеву ждало еще одно испытание: концерт в мюзик-холле на Садовой. Она просила директора Данкмана отпустить ее, но услышала холодное:
— Изабелла Даниловна, публика ничего не должна знать. Ваша личная жизнь ее не интересует.
Вцепившись в спинку стула, Юрьева стояла на сцене и пела. Ни о чем не подозревающие зрители, как всегда, рукоплескали.
Актриса была сломлена. Аркадьев настоял, чтобы она хотя бы временно оставила эстраду. Втайне же мечтал, что она уйдет насовсем. Дав на прощание грандиозный концерт в Большом театре, Изабелла Юрьева сделала перерыв в своей творческой биографии — с 19 ноября
1928 года на долгих восемь лет.
Пауза была вдвойне уместна. Именно с конца
20-х годов РАПМ развязал ожесточенные боевые действия против «мещанства и пошлости» на эстраде. Это клеймо ставилось на всем, что не вписывалось в «будни великих строек» и шло вразрез с бодрой эстетикой маршей и речевок.
Жертвами войны с «цыганщиной» стали самые яркие, самые талантливые исполнители. И, разумеется, самые популярные: они представляли особую опасность для масс, отвлекая их чуждым искусством от строительства социализма.
Так Юрьева, сама не заметив как, превратилась из национальной гордости в мишень для критических стрел, на которой пролетарские музыканты тренировались в изощренном садизме. Еще в 1927 году, до своего вынужденного перерыва, она вступила в переписку с Главреперткомом, пытаясь отстоять свой репертуар. В заявлении уполномоченному репертуарным комитетом певица просит разрешить к исполнению старинные романсы «Никому ничего не рассказывай», «Жигули», «Среди миров» и «Он уехал».
Резолюция политредактора Пиккеля развеивает ее последние иллюзии: «Исключительный по пошлости мещанский репертуар. Разрешить сроком на один год одной певице, пока не будут подготовлены произведения, созвучные времени».
Однако «одна певица» предпочла вынужденное молчание выполнению абсурдных требований цензоров. Доходит до того, что ей пытаются вменить попытку антисоветской пропаганды: слова романса «Не надо встреч», по логике РАПМовцев, намекают на разъединение масс. Следовало петь «Надо встреч». Юрьева решила, что лучше не петь вообще.
За кремовыми шторами
Артистке трудно, почти невозможно жить вне сцены. Аркадьев хорошо понимал это и попытался превратить частную жизнь Изабеллы в подобие сказки.
В 1931 году им дали квартиру в Трехпрудном переулке — кстати, в том же доме, где раньше жила Марина Цветаева. Семья весьма благополучна в материальном плане и может себе позволить обставлять квартиру не спеша и со вкусом. Антикварная мебель екатерининской эпохи, кабинетный рояль «Мюльбах», кузнецовский фарфор, на стенах — подлинники Айвазовского и Сурикова… За тяжелыми гобеленами этого уютного гнездышка можно было хотя бы на время укрыться от социальных бурь, бушевавших за окном. О том же самом когда-то мечтал Лариосик из булгаковских «Дней Турбиных», бредя кремовыми шторами в доме своей кузины.
Просыпаясь по утрам, Юрьева всегда видела на прикроватном столике свежий букетик своих любимых гиацинтов и плитку шоколада «Золотой ярлык» — тоже любимого. На день рождения муж подарил ей бриллиантовый перстень Фаберже.
Под Воскресенском Аркадьев построил двухэтажную дачу по собственному проекту, с шестью балконами и огромной террасой. Телефон во всем поселке был только у них, да еще у примы Малого театра Веры Пашенной. Несмотря на то, что Юрьева не давала концертов, популярность ее была невероятной.
За год до смерти в интервью Радио «Свобода» Изабелла Юрьева вспоминала:
— Мой муж ходил по дачам и просил: «Ради Бога, или сделайте тише, или снимите!» Ставили пластинки — «Саша», «Белая ночь». Я боялась, что больше не смогу это петь. Настолько мне надоело слышать эти песни. Из каждого окна.
В 1936 году Иосиф Аркадьевич купил у одного американца золотистый «Крейслер». Второй такой во всей Москве был только у наркома НКВД Ежова. По воспоминанию Юрьевой, когда они встречались на дороге, то салютовали друг другу.
Лето Изабелла и Иосиф проводили на Клязьме, катались на лодке, ели свежую клубнику, принимали гостей. Но Юрьева уже начала скучать и томиться по сцене. Аркадьев не возражал против ее возвращения — знал, что это неизбежно. Он даже написал несколько текстов для ее новых песен: «Если помнишь, если любишь», «Ответ на дружбу», «Первый бал», «Если можешь, прости».
Пир во время чумы
И возвращение на круги своя состоялось. Но это были круги ада. Обожаемую народом певицу начали обрабатывать грубые каменотесы от пролетарской культуры. Если в самом начале ее карьеры концертмейстер Таскин отказался от какого бы то ни было учительства, считая, что Юрьева — готовый бриллиант, не нуждающийся в огранке, то теперь ее, сложившегося мастера, поучали все кому не лень.
— Уберите эти грудные нотки! Долой цыганщину! Снимите надрыв! – требовали редакторы во время записи ее первой пластинки. В результате ее низкий голос завышался на тон-полтора, уникальный тембр нивелировался, и она пела «как все».
— Хватит романсов! И не тычьте в нас своего Пушкина — он нам не указ. Разучите советскую патриотику, созвучную духу времени! — слал директивы Главрепертком. И тут же выдавал образчик «правильной» советской песни:
«Стоит на вахте мира прославленный шахтер,
он в угольные скалы врубается в упор.
Не спит товарищ Сталин ночами напролет,
он тоже вахту мира в Кремле сейчас несет».
— Я не смогу этого спеть, мои связки не выдерживают этой тональности, — мгновенно отреагировала Юрьева.
И даже талантливый композитор Дунаевский, возможно, разочарованный тем, что Изабелла Даниловна не желает включать его оптимистическую песенную лирику в свои концерты, публично попенял ей в газете за излишнюю эмоциональность и драматизм исполнительской манеры. Рекомендация «осоветить» репертуар, само собой, завершала список эстетических претензий.
Цинизм и ханжество победившей идеологии четче всего проявлялись во время «ночных концертов» в Кремле. Юрьевой довелось несколько раз принимать участие в этих Валтасаровых пирах. Раздавался звонок из соответствующего ведомства — и приходилось ехать. Первый раз, в 37-м, ей было особенно жутко. Ни жива ни мертва, она сидела за пиршественным столом между «всесоюзным старостой» Михаилом Калининым и коллегой по цеху Иваном Козловским. Перед выступлением артисты получили соответствующие указания.
— Только не агитируйте нас за советскую власть! — было передано от лица «хозяев». — Можете петь свою «цыганщину».
Совсем рядом прошел Сам. Пристально посмотрел в лицо Юрьевой своими желтыми глазами тигра, но ничего не сказал. Поговаривали, что на одном частном приеме он несколько раз заводил патефон с ее пластинкой, приговаривая: «Харошая песня, харошая пэвица, харашо поет». Ее не радовал такой успех. Минуй нас пуще всех печалей…
— Для некоторых там открывались большие возможности: роли, оклады, — задним числом рассуждала Юрьева уже в 90-х. — Но выступать на застольях-концертах было тяжело. Не помогало ободряющее похмыкивание Калинина, а присутствие Сталина прямо-таки сковывало. Не только мне трудно было в Кремле — не совсем уверенно чувствовали себя и Хенкин, и Утесов. У нас, грешных, таилась мыслишка: попадаем ли мы с концерта домой? Непростые были времена.
Ах, Беллочка!
Но даже в эти времена, несмотря на многочисленные уже удары судьбы, Изабелла Юрьева оставалась пленительной женщиной, окруженной многочисленными поклонниками. Среди них были очень разные мужчины, всех видов и возрастов. И юные беспризорники, провожавшие ее с мужем домой после концерта, держась на почтительном отдалении. И совершенно незнакомый гражданин, дежурящий по утрам у дверей ее квартиры. Приветствуя ее, он всегда приподнимал шляпу — до тех пор, пока его не взяла милиция.
Однако особое место, конечно, занимали богатые и знаменитые. Еще до замужества за Юрьевой увивался Арманд Хаммер — сын еврейского эмигранта из Одессы, будущий американский миллиардер. Хаммер помогал большевикам пробивать экономическую блокаду Запада. Он содействовал тому, чтобы в Совдепию пришел американский капитал. И прежде всего — Форд, построивший в Москве автомобильный завод.
Денег у хозяев новой России тогда не было. И Хаммер брал натурой — мехами, икрой, драгоценностями. А главное, тем, что большевики считали «буржуйским хламом» — антиквариатом и произведениями искусства.
В нищей, голодной, холодной Москве 20-х годов Хаммер жил на широкую ногу. Его дом на Садово-Самотечной превратился в настоящий музей. Вывозя на грузовике из Зимнего дворца в Петрограде «устаревшие» вещи, Арманд прихватил и ковровые дорожки. Из них он наладил потом пошив тапочек, которые продавал за очень хорошую цену. На Западе, особенно в США, нашлось много желающих приобрести мягкую обувку из дворца русских царей.
Слабость к цыганским романсам и женской красоте толкнула этого малосимпатичного господина к ногам Юрьевой. Хорошо, что вкус ей не изменил и она ему отказала.
Но были у Изабеллы Даниловны воздыхатели и повыше классом. Уже «при Аркадьеве», в конце 30-х, ее расположения искал поэт и переводчик Самуил Маршак. Видимо, этот человек был обречен на безответную любовь. Юрьева не ответила ему взаимностью, как и другая героиня его одностороннего романа — редактор книжного издательства Тамара Габбе. Зато кое в чем Самуилу Яковлевичу явно повезло: недавно Сталин собственноручно вычеркнул его фамилию из расстрельного списка, сказав, что Маршак «хороший наш детский поэт».
Жертвой неотразимого женского обаяния Изабеллы оказался и «магистр смеха» Михаил Зощенко — навек отравленный газами и ХХ веком офицер первой мировой, прекрасный писатель с грустными глазами. Своими чересчур частыми визитами Михаил Михайлович вывел из себя тишайшего Иосифа Аркадьевича, и тот пообещал спустить его с лестницы. Зощенко испарился из жизни Юрьевой, оставив фото с трогательной подписью и книжку на память.
Список женских побед Изабеллы Юрьевой можно продолжать до бесконечности. Ее женственность была победительной, а сексуальность на фоне государственного «стирания граней между мужчиной и женщиной» просто кричащей. Когда они с Аркадьевым шли по московской улице, от них исходило сияние. Тогда еще не было в ходу понятие «унисекс», но они уже заранее бросали ему вызов самим своим существованием. Пожалуй, в Москве была еще одна столь же блистательная пара, за романом которой, затаив дыхание, следил весь город, — Константин Симонов и Валентина Серова.
На войне как на войне
Война «реабилитировала» Юрьеву как певицу. Уже на второй день после ее начала Изабелла Даниловна выступала с концертом на вокзалах и мобилизационных пунктах. А позже в составе фронтовой бригады выезжала на Карельский фронт, в Сталинград и по Дороге жизни — в Ленинград.
Эта избалованная любовью женщина оказалась на удивление храбрым человеком. Она не боялась обстрелов. Не опасаясь потерять голос, пела в такие морозы, во время которых даже ботинки примерзали к сцене. Дала 106 концертов в блокадном Ленинграде — без микрофона, на открытом воздухе или в неотапливаемых помещениях.
Для фронтовых концертов Юрьева специально разучила несколько новых патриотических песен. Но они оказались невостребованными. Стоило солдатам увидеть белокурую певицу и услышать ее ставший для многих родным голос, они начинали выкрикивать названия любимых песен: «Саша»!», «Если можешь, прости»!», «Белые ночи»!» Это была ее личная победа, заслуженная талантом и верностью жанру.
После войны безоблачная для романса пора закончилась. Первый гром грянул летом 1946 года. В газетах были опубликованы сразу три постановления ЦК ВКП(б): «О журналах «Звезда» и «Ленинград», «О репертуаре драматических театров», «О кинофильме «Большая жизнь». В последнем критиковались песни композитора Богословского и поэта Фатьянова, признанные порочными и идейно-непригодными. Это был сигнал к очередной кампании по борьбе с «легким жанром».
— Снимите форте! Меньше эмоций! Пойте спокойнее! — опять услышала Юрьева. В конце 40-х годов «цыганщина» вновь была признана вредительством.
«Королева романса» сопротивлялась, сколько могла, но в 1959 году вынуждена была распустить свой ансамбль. Она еще выступала в сборных концертах, но имя певицы все реже появлялось на афишах. В 1965-м она дала свой последний концерт в Ленинградском театре эстрады. Очевидцы утверждали, что голос звучал превосходно. На сцене стояла молодая стройная женщина, безраздельно владеющая залом. Ей хотелось, чтобы ее запомнили именно такой.
Капризная, упрямая,
вы сотканы из роз
Через шесть лет Изабелла Юрьева овдовела. Потеря мужа стала главной в ее жизни. Она не только лишилась любящего и заботливого мужчины — ее мир рухнул.
Бытовая беспомощность Изабеллы Даниловны была вопиющей. При Аркадьеве она так и не научилась зажигать газовую конфорку, ни разу не ходила за хлебом, никогда не пыталась готовить.
Спасаясь от одиночества и депрессии, Юрьева подселяла к себе незнакомых девочек-студенток на роли домработниц. Овчинка не стоила выделки: у нее стали пропадать вещи — серебряные ложки, чашки и тарелки из дорогого сервиза, памятные письма от известных людей.
Теперь дни напролет она проводила в четырех стенах, рассматривая старые фотографии и слушая раритетные записи. Казалось, ее забыли все. И вдруг в 70-х интерес к романсу оживился. Оказалось, что петь эти простые мелодии с незамысловатыми текстами дано очень немногим. А так, как она — страстно и сдержанно, откровенно и целомудренно, — вообще никому. К Юрьевой бросились журналисты с фотокорами и режиссеры с операторами. Она испытала удивление и запоздалое торжество.
И на радости и по неопытности раздала множество уникальных афиш и старых рецензий.
О ней стали писать, ее приглашали на радио. В 1980-м телевизионщик Владислав Виноградов снял о ней фильм «Я возвращаю Ваш портрет»,
а в 1993-м Анисим Гиммерверт — посвященные ей и Вадиму Козину «Два портрета на звуковой дорожке».
В 1995 году главный хранитель Ростовского музея краеведения Зинаида Римская организовала Фонд Изабеллы Юрьевой. Певица навсегда сохранила «лучезарные воспоминания» о Ростове и с радостью отдала «Зиночке» свои концертные туфельки, гребень, счастливый браслет и сценический веер.
В 1992 году при первом российском президенте Изабелла Юрьева стала народной артисткой, минуя заслуженную. В 1999-м, в год своего 100-летия, получила орден «За заслуги перед отечеством» IV cтепени — единственную свою государственную награду. Она еще спела на сцене и в свои 95, и в 98. Чувствуя дыхание зала, согбенная старушка преображалась и молодела на глазах. Ее голос по-прежнему звучал. Публика слушала стоя. В 100 лет она уже спеть не смогла.
Несмотря на запоздалый триумф, чувство трагического несовпадения своего искусства и эпохи сидели в ней занозой. Она расстраивалась, когда слушала собственные записи 30-х годов с искусственно завышенным голосом, «вычищенным» от фирменных гортанных нот и «излишней эмоциональности».
— Память Изабеллы Даниловны была избирательной, — рассказывает лично знакомый с певицей сотрудник краеведческого отдела Донской публичной библиотеки Эмиль Сокольский. — Она сердилась, когда я хвалил задушевно ею напетые советские песни. «Заставляли петь этот репертуар, вот и пела. Слушай лучше романсы!»
Капризы звезды дотелевизионной эры были непредсказуемы. Сокольский уверяет, что присланные Юрьевой бандероли с записями ее передач, да и письма почитателей подолгу валялись где-то в углу нераспечатанными. Однажды гость Изабеллы Даниловны, известный коллекционер, забрал у нее старую изжеванную пленку, которую она собралась выбросить. Принес ее домой, прокрутил и услышал потрясающую, никому не известную запись: королева поет «Очи черные»! Этот шедевр вошел в программу первого долгоиграющего диска певицы.
Возможно, она заслужила право на эти странности и капризы. В какой-то из последних телепередач, делая признания о профессии, она вспомнила, каково это было «в ее время»:
— Стоишь на сцене одна, как в лесу, и держишь зал. Без микрофона, оркестра, декораций и спецэффектов. Тут и видно, кто чего стоит.
Предыдущие сто лет показали, что Юрьева стоит дорого. Поглядим, что скажет век нынешний.
Ирина РОДИНА
Для журнала «Кто главный».
- Смотрите другие примеры из раздела «Очерк».
- Вернуться в Портфолио.